Последнее интервью Леонида Лебедева
01.05.2011
Памяти хореографа Леонида Лебедева (1943-2010) (см. видеоинсталяцию)
«Российский Бежар», «самый загадочный и непостижимый петербургский хореограф», называли Леонида Сергеевича коллеги и критики. Куда проще сетовать, что у нас нет достойных балетмейстеров, чем поддержать настоящий талант. Теперь этот гений уже ни в чьей поддержке не нуждается. Впрочем, он и в жизни сделал свой выбор – он не стал бороться за себя, не стал играть по предлагаемым правилам пиара и самопиара. Он ушел в тень, на профессиональную обочину, работал в драматических труппах и школе с обычными детьми. И был счастлив. О времени конца 90-х и 00-х Леонид Сергеевич, как художник, все сказал в своем феноменальном кинобалете «Страсти по Нерону». Как человек, он высказался в интервью, данном незадолго до смерти некой юной собеседнице и сохраненном ею. Это интервью нам передала еще одна юная сподвижница хореографа, работавшая с ним артистка балета Ольга Пугачева.
Последнее интервью Леонида Лебедева (фрагменты)
«Главные мои театры, где я работал – это Малый Оперный и Мариинский в Петербурге. Я проработал со всеми солистами – Юрий Соловьев, Наталья Большакова, Ира Колпакова, Вадим Гуляев, Галина Мезенцева – весь цвет Мариинской труппы. А в Малом я был штатным балетмейстером лет 20: начал в конце 1970-х и до того времени, когда начался этот полный развал, когда в театре ничего невозможно стало делать. Меня пригласили в Москву. В Москве у меня была своя команда, и она тоже попала в этот полный развал. Я не знал куда толкаться, я в этот мир не вникаю, ничего в нем не понимаю. Мы облазили все в Москве, приглашали на репетицию, бесполезно. Я бегал по этим банкам. Я вхожу, они уже видят во мне врага, неровню, не товарища, а такой человек для них опасен. Бегает босиком, лохматый… Мы сидели два года без денег, и я распустил свою команду. Сейчас я свободный художник. <…>
У меня в театре Малом была создана своя труппа, мы работали в нерабочее время. Это был уровень высочайший. Никто не жаловался, никто не просил денег, никто не заикался. Им главное было – работать. Когда работа ставится конкретно на тебя, это совсем другое дело. Команда была, дай боже! [1] Мы с ней съездили на фестиваль современного танца в Америке
Я потом в Калифорнийском университете, в Северной Каролине – Дюк-Университете много работал. Там вся культурная жизнь сосредоточена в университетах, все факультеты – и музыкальные, и театральные, и балетные. Университеты в Америке – это микрогород, где студентам не надо никуда ехать, там они живут, там же театры. У них такие театры студенческие, с таким оборудованием, материальная база потрясающая!.. В Америке далеко не так плохо. Они смогли построить жизнь. То, что они построили, это все работает. У нас ничего не работает. У них все законы работают. У них могут осудить и президента и взяточника. У нас это нереально. Для чего они <законы> принимаются, непонятно. Люди как нищали, так продолжают нищать…
Я учился в ленинградской Консерватории в золотое время. Факультет музыкальной режиссуры. Мне повезло с педагогами, которых я обожаю, боготворю, они всегда стоят передо мной, и когда я что-то делаю, я мысленно спрашиваю – понравилось ли бы это им в первую очередь? Два таких человека – целая эпоха. Это над всеми, это – высота, люди совсем другой культуры, культуры 19 века. <Федор> Лопухов – он нас ничему не учил, он просто болтал с нами, беседовал, пил чай. Гоги <Алексидзе> – его главный первый ученик, самый талантливый, потрясающий, любил пить вино, у нас были дружеские отношения. Трудно назвать это обучением. Это было бесконечное общение, с утра до вечера. И пахали с утра до вечера, классы были забиты полностью, не продраться, мы приходили туда в 6 утра, только бы занять аудиторию. Я закончил в 1979. С тех пор пашу без остановки, без выходных, без отпуска. Я не знаю, как отдыхать. Уже настолько вбит этот ритм…
<…> Тех, кого выпускала наша Консерватория, я могу назвать музыкально образованными людьми. В основе нашего искусства лежит сначала музыка, потом все остальное. Для них <западных> этого не существует. Для них существует «я» и потом все остальное. А для нас, когда нас учили, сначала существует музыка, потом ты и так далее. Если ты берешь музыку, ты эту музыку должен как-то выразить, сделать так, чтобы это было музыкальное произведение. Так же, как дирижер, берет музыку и интерпретирует ее. То же самое я – беру музыку и интерпретирую ее конкретно с теми задачами, которые заложены в этой музыке. А не просто то, что мне приходит в голову. Это тенденция Запада и Америки всей. <Западные> дилетанты, музыкально необразованные люди. Для них музыка – некая ритмическая основа. У того же Бежара – такие откровения и рядом такие ляпы. У того же Ролана Пети вроде бы что-то интересное и рядом такой дилетантизм по отношению к музыке! Поэтому для меня эти имена ничего не значат. Вроде бы все изобретательно, комбинации интересны, но никакого отношения не имеет к первооснове, потому что нашей первоосновой, хоть ты лопни, является музыка.
<…> Прямо с 4-го курса меня забрали в Малый Оперный. Вначале судьба складывалась очень хорошо. Главный балетмейстер <Олег> Виноградов сразу проникся тем, что я делаю. Тем более, у меня наладились контакты с Мариинским театром, и произошло соединение двух театров – солисты Мариинского и кордебалет Малого. Мы сделали огромное количество программ – маленькие балеты с драматургией. Спектакль «Петроградские воробьи» на музыку Кнайфеля – это был совершенно провокационный спектакль, его, конечно, сразу зарубили. Он был такой странный… Революция, Петербург, где никому нет ни до кого дела, все делают революцию. Люди умирают с голоду. Главная героиня Катя умирает с голоду, но свои последние крохи она отдает воробьям, потому что те тоже умирают с голоду. А вокруг революция. И вот соотношение судьбы этой девочки и глобальных свершений, которые действительно были чудовищные и от которых до сих пор Россия не может отойти, трагедия невероятная. Благодаря поддержке солистов Мариинского театра (Вадим Гуляев меня все время отстаивал), выходили мои спектакли. Они выдерживали только премьеру. По сути все были провокационные. «Педагогическая поэма» Макаренко, премьера. Там была вначале партия гитариста, которую должен был исполнять <Владимир> Высоцкий. Он писал музыку уже, но, к сожалению, ушел в запой. А спектакль поставлен в план. И гитариста исполнил <Геннадий> Бабанин. А Гуляев исполнял Комиссара. И еще 12 беспризорников. И когда убивали этого гитариста, в зале было рыдание. Вадим так реагировал на эту смерть... реквием по убитому гитаристу… Тема трактована была с подтекстом: подтекст не советский – 12 апостолов, ушло… Потом был удивительно красивый спектакль «Гадкий утенок». Гали Абайдулов – великолепный актер, потрясающий исполнитель. Он продержался немного дольше. Хотя там тоже крамола была, дай боже. Но очень красивый спектакль. Я думаю, сегодня они были бы невероятно востребованы. «Странник» – о том, как в переходный возраст в человеке начинают пробуждаться очень много «я», и эти «я» начинают человека раздирать…
<…> Когда мы начали поклоняться деньгам? Мы знаем о том, что деньги еще никогда и никому не приносили блага. Никому. Благополучие – да, но благо – никогда не приносили. Мы заменили какие-то ценности деньгами, ничего хорошего в этом нет. Советское образование было бесплатным, могли учиться талантливые люди. Сегодня они никому не нужны. У нас эстетика искусства изменилось очень сильно, потому что опять же ее сегодня определяют деньги. Если у тебя есть деньги, ты продашь любую свою работу. Даже если нельзя на нее смотреть. Это уже фокусы, не театр. Люди делают все, что угодно, лишь бы завлечь тебя. Они снимают штаны, до похабности доходят, но это не предмет искусства. Никакой эстетики там быть не может, это грязная сиюминутная помойка. Я не реставрирую, не оправдываю <прошлого>. Чиновники наделали в моей жизни много нехорошего. Но такого вопиющего хамства, как сегодня, не было. Когда мы все огульно обхаяли, осмеяли, уничтожили, что предложили взамен? Это тихий ужас.
Что мне нравилось в советское время – как велась работа с детьми. Была база, откуда черпать таланты. А сегодня все убили: Москва заражена школами, балетными и педагогами, которые только стригут деньги с детей. Бессовестно, цинично. Дети сами по себе, деньги сами по себе. Дети выходят и даже не знают, что такое батман тандю. Система ценностей поставлена с ног на голову. Сегодня пробить новую школу для детей – нереально. Для детей вообще ничего не делается. Поэтому, во-первых, подальше от Москвы. <Во> только бесплатно. У нас <в> государственная школа. Мы добились статуса, хорошо работали. Нам построили здание школы – 4 балетных зала шикарных, тренажерный зал. Конечно, это стоило крови, поменяли несколько подрядов проворовавшихся. Но там директор хороший парень [2], который хочет именно сделать. На самом деле, благое дело.
Может быть, сегодня начинают понимать проблему. Должна быть личная позиция каждого человека. Надо работать на поколение. Спасать. И избавить его от этой власти денег.
Конечно, я самый счастливый человек на белом свете. Делаю то, что мне нравится, занимаюсь своим делом. Я не знаю, как сочиняю, материал сам приходит ко мне, никаких мук творчества, напротив, испытываю колоссальное удовольствие. Что люблю больше всего на свете? Я люблю свободу. Я стараюсь все больше и больше освобождаться. Я ценил это больше всего и раньше, а сейчас особенно.
---------
[1]. Хореограф говорит о плеяде артистов, шедших за ним «в огонь и воду». Это Г.Абайдулов, М.Абдулаева, В.Аджамов, Е.Гринева, И.Кирсанова, Ю.Петухов, Р.Мамин, И.Соловьев и др.
[2]. Сергей Владимирович Горовой – директор Зеленоградской балетной школы «Фуэте».
Источник: Балет ad libitum № 1 (19 ) 2011, сc. 2-10